Сумерки капитализма: как Карлис Улманис бежал от рыночной экономики

Всевластие фискалов и правоохранителей, регулирование цен, амбициозные инфраструктурные проекты… Все это не может кончиться добром для маленькой страны. Именно такой была социально–экономическая реальность на рубеже 1939–1940 годов, описанная в недавней книге академика Айварса Странги "Латвия: последний подъем независимости".

"Строительство для русских"

Так иронично именовали латыши начатые в канун советизации сооружения. Уже после начала Второй мировой, в первых числах октября 1939 года, правительство принимает Закон о строительстве железной дороги Рига — Кулдига. На практике это означало прокладку ветки Тукумс — Кулдига протяженностью 71 км, работы предполагалось завершить до 1944 года, но до июня 1940 года удалось проложить всего 10 км.

"Уже стало ясно, что средств больше нет, — констатирует А. Странга, — чтобы построить железнодорожную ветку Эргли — Мадона (железная дорога Рига — Эргли была открыта в декабре 1937 года). Совсем далекими и нереалистичными были намерения развивать железные дороги в Латгале: например, упоминалась линия Мадона — Карсава".

"В целом растущий хозяйственный кризис в государстве становился все ощутимей", — фиксирует историк. Единственным светлым пятном на фоне энергетического голода стал запуск Кегумской ГЭС, который уже первой военной зимой позволил Риге сэкономить 200 тонн угля в сутки.

Между тем хозяйственная практика режима входила в противоречие с законами рынка: Улманис волюнтаристским режимом установил цену в 5 сантимов за киловатт/час электроэнергии из Кегумса, что было пятикратно более низким тарифом, чем ранее. В декабре 1939 года диктатор писал: "Категорическое требование. Нужно уменьшить расходы Кег. на 1 миллион латов в год".

"Возложены столь огромные налоги"

А тем временем всезнающий начальник главной спецслужбы Латвии — Политической полиции при МВД, Янис Фридрихсонс–Скрауя, отмечал: "Торгово–промышленная камера полностью неспособна что–то противопоставить государственному коммунизму в хозяйственной жизни, который правительство вводит. Частная инициатива почти уничтожена во всех отраслях торговли и промышленности, где еще известные мужи могли бы усмотреть какой–то оборот и прибыль. Правительственная политика выходит на то, чтобы все нивелировать и каждого человека сделать зависимым. Тех торговцев, что еще держатся, можно сосчитать по пальцам руки, но также их дни сочтены, ибо на них возложены столь огромные налоги и тем приходится работать при таких ограничениях, что их ликвидация есть только вопрос краткого времени. Налоговый департамент поставлен в такое положение, как еще никогда. Недостаточно только одного, что налоги в отдельных случаях ушестерены, от департамента требуют инкассирования известной суммы, чтобы ее брали, где хотят".

Политическая полиция, между прочим, фиксировала в своих отчетах и отношения целых этнических групп. Так, в информации за март 1939 г. силовики отмечали угнетенные настроения среди евреев Латвии.

Айварс Странга подтверждает: "Ограничения частного хозяйства евреи нередко воспринимали как антисемитизм, и в их среде — конечно, не всей — росли весьма необоснованные надежды на вмешательство СССР". Назывались даже сроки — что Москва пойдет на вторжение до 1 мая 1940 года. По воспоминаниям лиепайчанина Карлиса Силякова, изданным в эмиграции в 1982 г., "весной 1940 года часть еврейской молодежи Лиепаи стала громко, демонстративно и даже вызывающе использовать русский язык".

3 июня 1940 года шеф Лиепайского района Политической полиции Розниекс в отчете указывал, что в еврейских кругах генералу Балодису приписывают идеи "созыва сейма и сотрудничества с СССР". "В свою очередь, президент государства скорее позволил бы в Латвию войти немецким войскам, нежели воевать вместе с Советским Союзом".

Особое место еврейской общины объясняется тем, что после эвакуации немцев–остзейцев, по своим чертам напоминавшей высылку, евреи остались своеобразным анклавом, в чьем ведении сосредоточились розничная и оптовая торговля. В то же время евреи на госслужбе практически не присутствовали.

Узок круг этих реакционеров

5 апреля 1940 года Улманис потребовал отставки популярного в войсках и народе военного министра Яниса Балодиса. В свою очередь, герой Освободительной войны пошел на ранее невиданный ход: разослал, так сказать, в самиздате, ответное письмо диктатору. В нем генерал заявлял, что нельзя "уклоняться от нашего единого, данного народу в день переворота обещания". "Нам нужно оставаться на своих местах до присвоения новой конституции нашего государства, нашего народа, и от этой миссии нас может освободить только Бог, отозвав кого–то из нас, или вооруженная сила, которая превосходит нашу силу".

"Свое письмо Улманису Балодис распространил в Риге, и оно попало также в распоряжение посольства СССР", — указывает академик Странга. О событиях вокруг отставки Балодиса узнали и в США — в издаваемой там левой газете Amerikas Latvietis, и в Москве, под кураторством коей выпускали подпольную коммунистическую Cīņa.

Большевики, изолированные от своего начальства в СССР, решились на авантюристический ход: 12 апреля партийный орган Компартии Латвии выпускает статью "Долой оковы плутократии Улманиса", что вызывает обыск в типографии на улице Бриана и в квартире секретаря компартии Жаниса Спуре. Политическая полиция арестовывает коммунистический актив и тираж газеты.

Противоположный лагерь тоже не бездействовал. Участник боевого отряда Оскарса Калпакса, ультраправый публицист Артурс Кродерс, вспоминал в 1968 г. о неформальных совещаниях, проходивших на квартире однополчанина Отто Циеленса. Последний, между прочим, занимал крупную должность — служил вице–директором Административного департамента МВД. "Договорились, — писал впоследствии А. Кродерс, — что единственная возможность есть государственный переворот".

Во главе нового правительства предполагалось поставить самого Яниса Балодиса и Маргерса Скуйениекса, бывшего премьер–министра от Меньшевистской партии, заключившего в 1926 г. торговый договор с СССР, впоследствии также пакт о ненападении. В числе "заговорщиков", как именует этот круг А. Странга, входили: префект Риги, руководитель полиции Петерис Поммерс, комендант войскового гарнизона Валдемарс Малцениекс, полковник Эрнестс Крейшманис.

Почему же не пошло дальше разговоров? Айварс Странга предполагает: "Быть может, страхи возможной "русской оккупации" действительно могли повлиять на отношение заговорщиков". Министр сообщения Эйнбергс, тоже "калпаковец", 8 апреля увольняется в отставку и принимает участие в этих консультациях — но "не желает развязывать гражданскую войну".

Так или иначе, это была последняя попытка что–то противопоставить гибельному курсу Улманиса. Как заключает А. Странга: "После отставки Балодиса и Эйнбергнса был образован послушный и достаточно серый Кабинет министров без любой самостоятельной инициативы". Результаты не заставили себя долго ждать…