in memoriam: Памяти великого артиста Андрея Миронова

36 лет назад - 16 августа 1987 года - в Риге в больнице «Гайльэзерс» ушел в мир иной Андрей Миронов. И, несмотря на, безусловно, черную дату, я, конечно, все же горжусь, что с мамой был среди тех 900 зрителей в Латвийской опере на том последнем спектакле «Безумный день, или Женитьба Фигаро» - мы сидели в оркестровой яме, и все произошло на наших глазах. Хотя я бы многое отдал, чтобы этой трагедии не было...

Сперва был Папанов

В советские годы это было в порядке вещей - каждый год в июле-августе в столицу Латвийской ССР приезжал какой-нибудь московский театр на гастроли в течение целого месяца. Именитая труппа представляла, как правило, практически весь свой репертуар. В 1986-м, например, приезжал знаменитый «Современник». В 1987-м - московский Театр сатиры. Помню, по всему городу в те дни были развешены афиши, на которых ярко выделялась красным цветом огромная буква «С», с которой начиналось название театра - «Сатира».

Более того: гастроли Сатиры проходили одновременно и на сцене Театра Русской драмы, что неподалеку. В те времена там была большая стеклянная витрина, на которой были выставлены фрагменты из спектаклей театра. Запомнилась фотография -- Миронов сидит на сцене, в образе Лопахина из «Вишневого сада» Чехова...

В 1987-м Театр сатиры приехал в первых числах августа. И как раз на 5 августа на три часа пополудни была назначена запись большого интервью для Латвийского ТВ, в котором принимали участие ведущие артисты театра - Александр Ширвиндт, Георгий Менглет, Ольга Аросева, Спартак Мишулин, Андрей Миронов и, конечно же, главный режиссер Театра сатиры Валентин Плучек. Увы, на той записи не было Анатолия Дмитриевича Папанова, который задержался в Москве. Хотя его ждали. Но тому, что Папанов не поспел к записи, никто не удивился - всем было известно, что артист занят на съемках «Холодного лета пятьдесят третьего» и вот-вот должен подъехать к спектаклю в Ригу.

Первое отделение я с мамой смотрел стоя - в бельэтаже. В знаменитой телеверсии этого спектакля Фигаро в исполнении Миронова выезжает на сцену, стоя на раздвижной лестнице, принадлежащей его возлюбленной Сюзанне. В этот вечер улыбающийся Миронов выехал, элегантно сидя в кресле, положив руки на подлокотники - все это под аплодисменты счастливой публики. Далее - диалог Фигаро с Сюзанной, которую в этот вечер исполняла Нина Корниенко. И - выход вальяжного графа Альмавивы в исполнении неподражаемого Александра Ширвиндта. Первое же слово, произнесенное им: «Сюзо-о-н!», вызвало оглушительный смех и аплодисменты зала.

Тогда была мода - брать автографы у знаменитостей. У меня их сохранилось много - такое «хобби» для 15-летнего человека вполне естественно. В антракте мама сказала: «Пойдем к Миронову, пусть распишется на программке...» Я почему-то сказал: «Пойдем, но лучше после спектакля, неудобно ведь в антракте артиста тревожить...» И по-прежнему не знаю, жалеть или наоборот, что я так и не взял автограф у любимого артиста.

Бывшая среди зрителей того спектакля дочка Миронова - Мария - вспоминала, что в антракте ее отец сидел в гримерной, шутил, только лицо его было слегка красным - жара, да и вообще, загар после дневного тенниса.

В том же антракте я сказал маме: «Пошли в оркестровую яму...» Мы спустились вниз. Там, кроме нас, никого не было - кроме одной женщины лет 45, блондинки (судя по всему, сотрудница Театра сатиры). Началось второе отделение - знаменитая сцена суда. Фейерверк эмоций, смех и слезы, переходящие в сцену сада. Знаменитый монолог Фигаро звучал полностью (в телеверсии он существенно сокращен). Отчетливо запомнились ладони и пальцы Миронова, которые он обратил в сторону зала: «Я уже начал понимать, что для того, чтобы нажить состояние, не нужно проходить курс наук, а нужно развить в себе ловкость рук». Миронов был на расстоянии метров пяти и в атмосфере сумерек. Освещение приглушено, ведь по сюжету действие проходило в темнеющем саду, только прожектор, освещающий артиста. Его лицо в свете прожектора казалось каким-то изможденным и чуточку бледным.

После монолога интрига спектакля начала клониться к концу. Настоящие овации вызвала Ольга Аросева, исполнявшая в тот вечер роль Марселины: «Ах, когда личные интересы не вооружают нас, женщин, друг против друга, мы все, как одна, готовы защищать наш бедный, угнетенный пол от гордых, ужасных и вместе с тем недалеких мужчин».

Действо подходило к финалу. На сцену вышли все герои пьесы, и буквально за несколько минут до окончания спектакля Фигаро - Миронов сказал: «Теперь она отдает предпочтение мне...», и, взявшись за голову, стал вдруг почему-то уходить в левую дальнюю кулису. Молчание.

В принципе, никто ничего не понял. И я с мамой не понял, что случилось, хотя мы отчетливо услышали тихую фразу Альмавивы - Ширвиндта, обращенную в закулисную будку ведущего спектакля: «Занавес...» Занавес закрылся, а в зале включили в свет. Молчание стояло секунд 10, а потом раздались... аплодисменты. Зрители, ничего не понимая, начали переговариваться между собой.

Минуты через три на авансцену вышла женщина (судя по всему, ведущая спектакля) и произнесла: «Уважаемые зрители, к сожалению, мы не можем завершить спектакль, поскольку Андрею Александровичу Миронову стало плохо. Если в зале есть врач, просьба пройти за кулисы...» Сидевшая рядом со мной блондинка с воскликом «Андрюше плохо!» быстро побежала за кулисы. Вместе с мамой я устремился за ней. Ее пустили за кулисы, меня с мамой - нет.

Был слышен крик Ширвиндта: «Никого не пускать!» Мы остались в коридоре у сцены. У стенки стояла ошарашенная графиня Альмавива с веером - замечательная артистка Валентина Шарыкина. Мама спросила: «Что с Мироновым?» Шарыкина сказала: «Я ничего не понимаю. Это впервые так...» После этого Шарыкина рассказывала, что ее последнее воспоминание о своем великом коллеге: «Он лежал с закрытыми глазами на столе за кулисами и договаривал последние слова пьесы. Вокруг его головы были декоративные цветы, которые выносили по сюжету актрисы -- на меня это как-то особенно подействовало».

Через пять минут мы с мамой вышли из служебного входа в театр. Снаружи уже стояли десятки зрителей. Они поинтересовались: «Что с Мироновым?» Мама ответила: «Судя по всему, он без сознания». Уже потом стало известно, что в это время за кулисами Миронову под язык положили таблетку - думали, плохо с сердцем. Этого делать было нельзя, но никто еще не знал, что это смертельный диагноз «аневризма мозга».

Подъехала карета скорой помощи. Из нее вышел толстый важный водитель, покачивая бедрами: «Товарищи, товарищи! Идите-ка вы по домам. Никогда не видали, что ли, как человеку плохо становится?» В полнейшей тишине ему ответил высокий мужчина, державший под руку онемевшую спутницу: «Попробуйте сделать так, чтобы мы вас полюбили, как Миронова. Знаете, когда вам станет плохо, я думаю, к вам никто не придет...» Водитель без слов вернулся за руль.

Через некоторое время скорая неожиданно двинулась назад: вынесли бессознательного Миронова, но не из служебного входа, а с дальнего, бокового, который вел прямо на сцену. Обычно через этот вход грузили в большие машины декорации. Думается, тут не надо никого корить -- дескать, какое неуважение к артисту. Просто это был самый краткий путь к скорой помощи. Миронова вынесли с кислородной подушкой на лице, на груди артиста были какие-то прозрачные медицинские трубочки...

Машина понеслась в больницу «Гайльэзерс», публика стала расходиться. Было около 11 вечера. Через 10 минут я стоял с мамой на троллейбусной остановке вместе с оперной певицей Ангелиной Воляк, которая сказала: «Я думаю, не следует сильно волноваться. Его спасут».

«Господи, какое несчастье!»

15 августа, на следующий день после трагического «Фигаро», я увидел, как в фойе рижской Оперы стояла безмолвная и неподвижная Лариса Голубкина, обняв дочь. Все чего-то ждали... Запомнилась доска объявлений, которая была вся усыпана телеграммами от различных театров и союзов театральных деятелей: «Выражаем соболезнования в связи с уходом из жизни великого артиста, народного артиста СССР Анатолия Дмитриевича Папанова». Ярко выделялась телеграмма «ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ». А во внутреннем дворике Оперы стояла роскошная иномарка. Мироновский «Мерседес».

А я в этот день, на следующий после трагического «Фигаро», уезжал с мамой в отпуск, в дом отдыха театральных работников «Рутиши», что в Мурьяни, у Гауи (в этом маленьком селении, кстати, до своих последних дней жила и великая Вия Артмане). Там уже театральная общественнность гудела. Кто-то сказал, что Миронову надо было сделать трепанацию черепа, но рижский врач в последний момент не взял на себя такую ответственность -- артиста вроде как решили отправить в Москву.

Но, увы, теперь во всех справочниках и энциклопедиях написано «Андрей Миронов. 8 марта 1941 года, Москва – 16 августа 1987 года, Рига».

16 августа утром я сидел с ныне покойной Тамарой Витиней, нашим известным хореографом. Солнце, лето, свежий воздух, приятная беседа... Вроде как счастье! Это было сразу после завтрака, часов в десять утра. Зазвонил телефон. Тамара - женщина мудрая. Она произнесла спокойно и торжественно в трубку: «Господи, какое несчастье. Когда? В полшестого утра...» Вешает трубку. Тишина.

В это трудно было поверить, поэтому в 21.00 все сели в центральном холле «Рутишей» - смотреть программу «Время». Но ведущие ничего не сообщили. Потому что Андрей еще не успел стать народным артистом Советского Союза, а только о смерти артистов с таким званием объявляли в главной телепередаче страны. Но поздно вечером начиналась очередная, набирающая обороты программа «До и после полуночи». В кадре появился Владимир Молчанов и на одну шестую потрясенной части суши коротко сказал, что Андрея Миронова с нами больше нет. Через секунду в кадре появился тот самый, «восьмимартовский» Андрей. Он по-прежнему пел:

«Падает снег на пляж,

и кружатся листья.

О, колдовской мираж!

Взмах волшебной кисти!

Танец звезд... радуги живой мост...

От сердца к сердцу мост...

От сердца - к сердцу...»

Дочка Раймонда Паулса - Анета Паула, ставшая потом дипломатом, работавшая в Санкт-Петербурге и в Москве, вспоминает, что 16 августа она подошла к отцу: «Папа, Андрей умер». «После этого отец не говорил, по-моему, дня три, только косил траву», - говорит она.

Зрители почтили память...

17 августа Андрей Миронов должен был поехать с концертом в Шяуляй. Узнав о смерти любимого артиста, НИ ОДИН литовский зритель не сдал билет, который стоил вовсе не малые деньги и за которым, в отличие от сегодняшнего дня, стояли длиннющие очереди.

А в «Рутиши» через неделю пришла газета «Советская культура». В ней был некролог с фотографией улыбающегося Андрея Миронова - она до сих пор в моем архиве. Равно как и программка спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро», которая у меня висит, обрамленная, вместе с фотографией Миронова из журнала «Театр», вышедшего уже осенью 1987 года.

В том журнале было большое интервью Миронова, которое у него взяли в Москве перед отъездом в Ригу. Андрей Александрович тогда ставил как режиссер «Тени» по Салтыкову-Щедрину и сам играл в этом спектакле главную роль. Интервью заканчивалось так: «Ну все, надо бежать, а то кафе сейчас закроется - и судя по всему, как и театр, уже до осени...» Кафе после того интервью действительно закрылось, а через месяц закрылся и занавес - уже в Риге.

Про любовь

У Питера Гринуэя есть совершенно гениальный и очень жестокий фильм - «Повар, вор, его жена и ее любовник». Опять же про любовь. В финале фильма звучит выстрел - жена убивает мужа-повара за то, что он убил ее любимого человека. И после выстрела в кадре моментально падает бархатный театральный занавес и появляется надпись End. Почти как в тот вечер в Риге в Латвийском оперном театре.

Кстати, вот странный факт: одна из первых гастролей Миронова с Театром сатиры состоялась опять же в Риге - причем на той же сцене оперного театра. Он тогда играл в «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. В Риге Миронов сыграл и свой последний спектакль.

Замена артистов: шоу снова должно продолжаться

Через две недели я из «Рутишей» вернулся в Ригу. Гастроли Театра сатиры продолжались. Несмотря на потерю двух ведущих артистов. В фойе появились новые телеграммы: «Выражаем соболезнование в связи с уходом из жизни народного артиста РСФСР Андрея Миронова». А на афишах театра появились надписи: «Замена спектакля». В гастрольном репертуаре оставались только два названия, которые действовали на нервы всем: «Самоубийца» и «Молчи, грусть, молчи».

Ширвиндт с Державиным пили в служебном кафе кефир. О чем-то тихо говорили. Великий Менглет молча ходил по коридорам театра. Каким-то понурым казался Роман Ткачук (он умер через два года). За кулисами стояла тишина.

Но миллионы зрителей до сих пор смотрят фильмы и телеспектакли с участием Миронова. Малыши в присутствии уже взрослых родителей слушают песенку кота Леопольда: «Кошки-мышки, мышки-кошки - надо вместе нам дружить!» И все по-прежнему любят Андрея Александровича Миронова, который вот вроде бы... вроде бы еще с нами. На самом деле -- его уже нет... более тридцати лет.

И на самом деле это страшно. Потому что наяву любовь оказалась вовсе не такой романтической, как в сказочных «Алых парусах» Грина. Но все равно - это была настоящая любовь. Которую мы будем еще очень долго помнить.