Экс-рижанин Миша Майский: «Играю на виолончели, в шахматы и футбол»

Выдающийся виолончелист нашего времени, ученик Ростроповича и Пятигорского, экс-рижанин и уже давно гражданин мира Миша Майский приезжал в Ригу, чтобы выступить на юбилейном концерте Фонда Германа Брауна. Рижане с восторгом его приветствовали.

Виолончель, футбол, шахматы

Отметивший свое 75-летие Михаил Леопольдович делился с поклонниками воспоминаниями, отвечал на вопросы и рассказывал об ощущениях от выступления со своими детьми – пианисткой Лилей и скрипачом Сашей.

– Быть с детьми на сцене – это и ответственность, и огромное удовольствие. У меня шестеро детей, старшие – Саша и Лиля, которой уже исполнилось 35 лет. А младшие, от второй жены Эвелин де Сильва, – Максим, Мануэль, Маттео и Мила Элина, которой 8 лет.

Лет 12 назад я выступал впервые в Вильнюсе, и на пресс-конференции одна журналистка сказала, что наконец-то вы играете в Литве! А я ответил, что не совсем так – 48 лет назад я играл в Литве. В футбол. Когда мне было 12 лет, играл в команде «Даугава», и мы ездили в Вильнюс. Незабываемое событие! С «Жальгирисом» сыграли. Я играл и со всеми детьми – в футбол, в шахматы. Что касается музицирования, играю тоже со всеми.

Любой концерт, любое исполнение – это всегда что-то свежее, новое, никогда не скучно. Ощущения «скучно» я вообще не знаю. Не могу понять, как может быть скучно. Так мало времени в жизни и так много всего, что хотелось бы услышать, увидеть... Но даже с тем же самым партнером по исполнению всегда что-то новое – в зависимости от атмосферы, зала, публики, погоды и многого другого.

Две жизни

– Если судить по обычным человеческим меркам, ты уже музыкальный патриарх. Но ты еще молодой! Был в Латвии такой знаменитый фильм – «Легко ли быть молодым»...

– Наверное, я действительно могу этим похвастаться, хотя все в жизни относительно. Я очень часто говорю, что одна из моих многих амбиций – жить очень долго и быть молодым. Мне посчастливилось на фестивале 1973 года встретиться с великим виолончелистом и композитором Пабло Казальсом за два месяца до его смерти. Ему было 96 с половиной. Но он был примером того, как можно умереть молодым.

Казальс, к примеру, еще раз женился, когда ему было 82 года, а невесте – 21. Когда они вместе путешествовали, в номере одной гостиницы оказались две отдельные кровати. Он устроил скандал – что вы этим хотите сказать? Я хочу спать с моей женой! Там извинились.

Жизнь музыканта удивительным образом разделилась на две части, если не больше, – одна часть в одной стране, другая в другой, одна часть в одной семье, вторая в другой. Даже педагоги у него были двух разных школ. Как сегодня, прожив большую жизнь, он относится к этим пропорциям и этим переменам?

– Я всегда праздную 7 ноября 1972-го – это для меня второй день рождения. Потому что 7 ноября в 9 часов утра я поездом приехал в Вену на пути в Израиль. На Красной площади был большой парад, 55 лет Октябрьской революции, а у меня был «парад новой жизни».

После того как моя сестра Лина уехала в Израиль, меня на 4-м курсе сняли со стипендии в Московской консерватории. Они припомнили мне то, что я три года не ходил на оркестр. Вообще-то у меня с читкой с листа плохо.

– Почему в биографии великого музыканта была страница тюрьмы?

– Четыре месяца в тюрьме, полтора года исправительных работ на цементном производстве. И нам каждый день давали полтора литра молока за вредность. Так что у меня зацементированные легкие.

А как попал туда? С тех пор, как начал играть на виолончели, боготворил Ростроповича. Такая деталь, интересная для психологов. Я картавлю, и мои родители хотели отвести меня к логопеду, чтобы исправить этот дефект. Но я отказался категорически, потому что слышал интервью Ростроповича по радио, а он картавил.

У нас невероятное совпадение – одно и то же отчество, очень редкое. Когда я попросил его подписать мне какую-то рекомендацию, он, увидев отчество «Леопольдович», попросил меня показать паспорт. И с тех пор я стал для него «старик Леопольдыч».

На календаре своих выступлений он надписал мне «Дорогому старику Леопольдычу с большой, большой надеждой».

Я всегда мечтал у него учиться, был на всех его концертах в Юрмале, в зале Дзинтари, когда учился в Школе им. Дарзиня, после концерта заходил за кулисы, с пластинками его, программками. То есть он меня видел много раз.

Все из-за магнитофона

– Когда я был на его открытых уроках в Ленинграде, всегда очень удивлялся, почему никто не записывает. Потому что это невозможно было запомнить – такое количество информации, такая энергия... У меня была идея фикс, и, когда я в итоге на Конкурсе им. Чайковского получил премию, вместо того чтобы купить себе туфли и костюм, купил в Москве в комиссионном магазине на Красной Пресне магнитофон Sony и записывал мастер-классы Ростроповича. Это потом использовалось в фильме о нем, в передачах ВВС.

«Не могу понять, как может быть скучно. Так мало времени в жизни и так много всего, что хотелось бы услышать, увидеть...»

Но я хотел купить хороший магнитофон. Ко мне подошел некто у магазина «Березка», спросил, что я ищу – ответил, что ищу магнитофон. Мужчина сказал, что если я до завтра найду ему денег на горящую путевку в пансионат на юг, которую ему предложили, то он мне принесет сертификаты (за них продавали в «Березке»), чтобы я купил там хороший магнитофон. Я был такой наивный, побежал доставать эти деньги...

А дело-то было в другом. Когда моя сестра уезжала в Израиль с мужем и двумя детьми, мне пришла в Москву телеграмма – срочно позвони домой в Ригу.

На следующий день я ждал Ростроповича у лифта перед уроком. Он пришел на 40 минут позже, и я ему сказал, что моя сестра уезжает в Израиль. «Я знаю», – ответил он. Я был ошеломлен. Оказывается, его встретили у входа в консерваторию, привели в кабинет и говорили: «Вы знаете, что ваш любимый ученик – сионист?».

Я не то чтобы думал об отъезде – не сильно, но почему-то «люди в штатском» решили, что я хочу получить диплом Московской консерватории и уехать с ним в Израиль.

Ростропович был мне защитой – он мог в любое время позвонить Брежневу, ходил в баню с высоким чином КГБ. И меня пока не трогали, просто слегка портили жизнь – отменялись какие-то мои концерты и другие мелочи происходили.

Летом 71-го у Ростроповича начались проблемы, он стал терять свое влияние, потому что у него на даче поселился Солженицын. А меня арестовали, когда я выходил из «Березки» с магнитофоном. Было совершенно ясно, что я покупал его для себя, поэтому суд решил, что мне полагается от 3 до 8 лет. Если бы для продажи, там от 8 лет вплоть до высшей меры.

Но в итоге, к удивлению всех, я получил 1,5 года условно с применением особого указа, по которому должен был быть привлечен к труду. Мой адвокат сказал, что я родился в рубашке – такого не бывает.

Но я не был диссидентом и не хотел таким способом делать себе рекламу за границей. Я всегда старался стать музыкантом, и чтобы меня знали как музыканта, а не про то, что я сидел в тюрьме. Из-за этого я даже не получил диплома об окончании Московской консерватории. Просто мне не хватает двух экзаменов...

Я счастлив, что получил достойное образование. Я абсолютно ни о чем не жалею – где-то даже благодарен и своей судьбе, и советской власти – за то, что мне посчастливилось приобрести такой жизненный опыт, который помог мне «заматереть», закалиться.

Когда я начал свою вторую жизнь, безумно волновался, что уже такой старый, мне было уже почти 25 лет. А на Западе все эти вундеркинды... Одному виолончелисту было 11 лет, другому 9.

В Школе им. Дарзиня мы учились в общеобразовательной школе с «балетниками», среди которых был Миша Барышников, и вокалистами, которые учили итальянский и французский. А музыканты учили немецкий. Английского не было. Какая-то база иностранных языков у меня была, но практически я не говорил ни на одном языке. И два года после отъезда не прикасался к виолончели. Мне нужно было все начинать с нуля.

«Я абсолютно ни о чем не жалею – где-то даже благодарен и своей судьбе, и советской власти – за то, что мне посчастливилось приобрести такой жизненный опыт, который помог мне «заматереть», закалиться».

Мои дети свободно говорят по-английски, по-французски и по-немецки. Но, к сожалению, никто не говорит по-русски – моя вина. Потому что я мало бывал дома и с ними разговаривал...

«Женат на виолончели»

– Уезжал в 72-м один, у меня ничего с собой не было. Можно было вывозить 150–200 г серебра, и мне дали шесть серебряных ложечек, надели на палец золотое кольцо... Единственное, что с собой взял – это афиши. Это был концерт в Рижской филармонии в мае 1969-го с уникальным пианистом, с которым учились в Московской консерватории, играли сонаты и вариации Бетховена.

Много лет вожу в футляре виолончели гранатовый браслет, который мне подарила одна особенная женщина. Как талисман.

– Ты азартный человек, играешь в азартные игры?

– Никогда в жизни не играл! Именно потому, что азартный, очень боюсь увлечься и прогореть.

Когда заговорили об уникальном инструменте, на котором играет Майский, он пошутил, что, как космополит, играет на итальянской виолончели с немецкими струнами французским смычком. И что «женат на виолончели».

– Я безумно везучий! Мне повезло во многом в жизни. Когда 27 ноября 73-го у меня был дебют в Карнеги-холле, своей приличной виолончели у меня не было. И один меценат одолжил мне хорошую виолончель.

После концерта за кулисами было много людей, и один господин ждал меня в уголочке. Представился – мол, я не музыкант, слышал вас и узнал, что у вас нет виолончели. И у меня возникла идея – мой дядя был виолончелист-любитель. У него хороший инструмент, ему почти 94 года, и он сказал, что хотел бы продать его молодому талантливому музыканту, но не бизнесмену, чтобы люди получали удовольствие от игры. Мне кажется, у вас хороший шанс.

Через два дня, 29 ноября, мы поехали домой к этому старичку, я играл ему. И, когда уходил, у него на глазах были слезы счастья – мол, теперь я могу спокойно умереть, зная, что кто-то достойный будет играть на этой виолончели. Я бы, мол, с удовольствием вам его подарил, но это единственное ценное, что у меня есть. И предложил купить ее за символическую цену примерно в 10% от ее стоимости. Но у меня в то время были долги. Ведь мне при выезде в Израиль пришлось заплатить «налог на высшее образование» – больше 8 тысяч рублей.

Нашлись благотворители в Нью-Йорке, которые через Израильский культурный фонд купили мне инструмент. Я несколько лет на ней играл и все время переживал, что ее у меня заберут.

А потом мне удалось найти возможность получить заем в банке в Германии, и я у фонда виолончель выкупил. Потом выплачивал заем в банке. В этом году исполняется 50 лет, как мы вместе с моим инструментом.

Иной раз спрашивают меня, чему самому важному вы научились у своих педагогов? Напишите, мол, книгу. Я отвечаю, что Ростропович уже написал очень хорошую книгу об этом. И Ростропович, и Пятигорский повторяли часто – мы должны ежедневно напоминать себе: что самое важное в нашем деле? Чтобы все наши качества, таланты – все служило музыке. А не наоборот. Потому что инструмент помогает достичь конечных целей, а не наоборот. Чтобы не использовать музыку, желая показать, ах как замечательно ты играешь на своем инструменте.

Порой слушаешь запись – все потрясающе, впечатляюще, но что-то не то... Потому что музыка становится способом продемонстрировать, как замечательно ты играешь...