Алвис Херманис: «Что будет в дальнейшем с оперным жанром, я не знаю»

Все знают Алвиса Херманиса как известного театрального режиссера, художественного руководителя Нового Рижского театра, но в мире он известен и как оперный режиссер. Не пожалейте времени и денег и сходите в Латвийскую Национальную оперу на премьеру оперы «Енуфа» в постановке Херманиса – это будет явно волшебно!

На счету Алвиса Волдемаровича такие оперные постановки, как «Солдаты» Бернда Алоиса Циммермана (2012) и «Гевеин» Харрисона Бёртуистлa (2013), «Трубадур» Джузеппе Верди (2014), «Любовь Данаи» Рихарда Штрауса (2016). Причем все эти четыре постановки были осуществлены на легендарном Зальцбургском фестивале. А еще – «Осуждение Фауста» Гектора Берлиоза (2015, Парижская Национальная опера) и две постановки во всемирно знаменитой миланской Ла Скала – «Двое Фоскари» Джузеппе Верди и «Мадам Баттерфляй» Джакомо Пуччини (2016).

Но была еще одна постановка, в 2014-м – в Брюссельской опере La Monnaie, где им была поставлена «Енуфа» чешского композитора Леоша Яначека. И вот ее перенос в родной город режиссера. Кстати, свою первую оперную постановку Алвис осуществил как раз в Латвийской Национальной опере, в декабре 1995 года, когда завершилась реконструкция этого театра. Это была «Огонь и ночь» Мединьша по пьесе латышского классика Райниса.

Другая политика

У всех на слуху сейчас скандал с задержкой открытия исторического здания Нового Рижского театра после глобальной реконструкции. Обещали открыть театр в апреле этого года, но, судя по всему, в отремонтированные помещения труппа сможет въехать в лучшем случае поздней осенью. С этого Алвис и начал свою речь в бельэтажном зале Латвийской оперы накануне премьеры.

– Декабрь 1995 года, «Огонь и ночь» – это была первая постановка после такого великого ремонта Оперы. Я помню, мы репетировали, а по театру еще ходили строители в касках. Тогда министром культуры был Раймонд Паулс, и это была другого стиля политика. И было действительно так: мы репетировали, а вокруг полно строителей. Можно ли так было бы сделать сейчас так в Новом Рижском? Я это предложил, но сейчас это нельзя.

Присутствовавший во время этой речи Алвиса директор Оперы, выдающийся певец Эгилс Силиньш отреагировал: «Ну да, касок не хватает».

– Я в ненормальной степени благодарен Эгилсу, что он вдохнул жизнь в этот проект, у которого уже достаточно пестрое прошлое. Более десяти лет назад была премьера в Брюсселе, тогда было совместное производство с Большим театром в Москве и было предусмотрено, что потом премьера этой постановки в новом переложении будет и в Москве, но наступил 2014 год, и я категорически не захотел ехать в Москву, я прекратил сотрудничество с Большим театром, постановка переехала в Италию, потом была реализована в Польше.

В спектакле главное – душа

У Риги, кстати, нет большого опыта с такими «переложениями», или как еще назвать, «перелетами» оперных постановок с одной сцены на другую. Переносы... Но у меня есть что сказать по этому поводу, поскольку в моей жизни было много таких случаев, в том числе с постановками в миланской Ла Скала. Восстановление спектаклей – это не значит разогреть старый пирожок второго сорта и свежести или сделать «копипейст». Оперную постановку можно рассматривать так же, как симфоническую партитуру, – если сыграл ее один оркестр, то это не значит, что другим уже нельзя играть. Новая интерпретация дает полностью новую энергетику, совсем другую душу спектаклю. Да, декорации те же, костюмы те же, мизансцены те же, но это полностью другой спектакль, с другой душой. В спектакле главное – душа. Поэтому восстановление спектакля – это абсолютно полноценная художественная работа. Так что мне самому интересно, как будет здесь? Я думаю, что Рига – город югенд-стиля, и я эту музыку ощущаю, как югенд-стиль, в котором этнография соединена с модернизмом.

Я не очень такой музыкальный человек, я не знаю, чем эта музыка Леоша Яначека особенно сложна, но я ее много раз слушал, и она мне кажется бесконечно красивой. Очень-очень красивая! Это красота югенд-стиля и модернизма. Так что придумать спектакль этот – это было отсылкой к Сергею Дягилеву, к балетам Нижинского, так что меня радует присутствие в этой постановке балета, за который ответственна Алла Сигалова, хорошо знакомая нам хореограф. И я еще думал о том, что Яначек не такой известный композитор, как, например, Стравинский, но в каком-то контексте они столь близки...

Костюмы нам делает человек из Англии, Анна Уоткинс. Сперва думали пригласить художника по костюмам, который делает очень экстравагантные работы. Когда работали в Брюсселе, думали Джона Гальяно позвать, но я же видел настоящие моравские костюмы и подумал, что не нужен никакой Гальяно, а нужен нормальный художник по костюмам, такой как Анна. Пусть будут народные костюмы, какие они и есть в Моравии.

Моя профессия – придумать концепцию

В концепции этой постановки мне очень помогло то, что у нее очень мудрое либретто. Либретто на уровне детской сказки или философской притчи. И при этом очень хорошая драматургия, такого уровня, как у Генрика Ибсена. И этот рассказ надо рассказать.

У меня в этом восстановлении постановки нет вообще никакого сотрудничества с певцами и солистами, потому что у меня есть ассистент Мариэлла Хане из Брюсселя. Она всю эту работу делает, она долголетний ассистент Ромео Кастелуччи и мой в том числе, она и работает над восстановлением спектаклей. Это совсем другая профессия. Моя профессия – придумать спектакль, концепцию. И сценографию, я в этом спектакле участвую и в этом качестве. А как режиссер восстановления я работу начал только буквально за восемь дней до премьеры.

А моя ассистентка – это действительно чрезвычайно опытная дама, она работала с лучшими режиссерами мира. И она очень высокого мнения о наших певцах, кстати.

Непримиримые лагеря

Опыт оперных спектаклей у меня такой, что во всех городах и театрах, в которых я работал, познал хорошо публику. Она состоит из двух таких радикально противоположных лагерей, я их называю «талибанами», как с той, так и с другой стороны.

Одна часть – это приверженцы классической оперы, другая – такая супермодерная публика.

И обе после спектакля ждут, когда выйдут дирижер, режиссер, певцы, чтобы им все высказать. И я все время думал, ну можно ли придумать такой спектакль, который бы примирил два этих лагеря. Какое-то время я этим занимался. И говоря честно, в результате обе стороны были недовольны мною, злились на меня. Но случалось, что иногда был такой баланс, это удовлетворяло и тех и других.

Оперная эстетика

А вообще, вы знаете, какое сейчас главное событие в театральной жизни? Немецкий хореограф Гека, которого латвийская публика знает по постановке балета «Нижинский», обмазал критика фекалиями своего пса, и теперь фотографии этой собаки во всех газетах и порталах! Ну, такая работа у критиков, опасная.

Но соединение двух эстетик, двух реальностей – это довольно частый прием в оперных постановках. Начать с того, что музыкальная партитура преимущественно ко всем идущим сейчас в мире операм написана очень-очень давно, сто или даже двести лет назад. Эта музыка Яначека к «Енуфе» создана совсем в ином контексте, который непонятен современному зрителю. И в этом существует противоречие. Если зритель XXI века видит старую оперу в упаковке (сценография, костюмы) той эпохи, то и это не всегда может оценить, потому что у него нет такого образования.

Кстати, брюссельский театр, где эта моя постановка «Енуфа» родилась, известен тем, что там работал Жираз Мортье, который в известной степени ответствен за всю оперную эстетику последних трех десятилетий в мире. И он считает, что да, надо перестать современной публике играть эти пропахшие нафталином оперы, надо кончать с этими историческими костюмами, нужно что-то новое, с современными кодами, понятными зрителям. Или удачно перевести старое на современный язык, чтобы привлечь нового зрителя. Мортье в какой-то степени можно считать отцом в режиссуре Андрея Жагарса.

Так вот, я недавно интересовался, как сейчас идет эта стратегия с модернизацией старых опер? Оказалось, что она полностью провалилась. Потому что в том же Брюсселе публика состоит из двух частей – это или очень-очень старые люди, с седыми головами или совсем-совсем новые.

И что будет в дальнейшем с оперным жанром, я не знаю. Во многом это схоже и с ситуацией в драматическом театре – новая публика больше не идет в такой театр. И больше не вернется.

Нет, на наше поколение всего этого еще хватит и в опере, и в театре, и в кино, но я думаю о том, что будет еще дальше?

Свои «картинки»

А что до музыки, то у каждого зрителя еще и свои отношения с музыкой, у каждого из них свои «картинки» в голове. И со стороны режиссера это в какой-то мере насилие, прийти со своими «картинками» в театр. Что-то агрессивное в этом есть – прийти к зрителю (еще и слушателю) со своим видением. Наверное, это одна из причин, отчего у меня закончился энтузиазм делать оперы. Я сам, приходя домой, надеваю наушники, закрываю глаза – и это для меня самый лучший способ знакомства с оперой.

Так что больше постановок и восстановлений опер я не собираюсь делать. Конечно, «никогда не говори никогда», но во всяком случае сейчас весь фокус моего внимания устремлен на Новый Рижский театр. Да и цыганская жизнь мне немного надоела. Должен появиться какой-то очень серьезный повод, чтобы я вновь ставил оперное произведение.

Да, и еще. Спасибо нашему Белому дому, Латвийской опере. Я, в принципе, полностью такой циничный человек, но я так благодарен ей, что мой труд вернулся, приехал в родной город.

Фото: Андрей Шаврей и Янис Керис